Василий Решетников оставил нам прекрасные книги. Одна из них называется «Что было - то было» и считается лучшими мемуарами о бомбардировщиках Великой Отечественной войны «Родина» публикует отрывок, в котором Решетников вспоминает бомбардировку Берлина осенью 1942 года.
Фото: Российская ГазетаРоссийская Газета
Генерал убедил Сталина отменить приказ
Видео дня
«Высшее политическое руководство приняло решение: первую годовщину со дня начала войны, 22 июня 1942 года, ознаменовать бомбардировкой Берлина. Проявив незаурядное гражданское мужество, командующий авиацией дальнего действия (АДД) генерал Голованов убедил Сталина отменить этот приказ и отложить вылеты на Берлин до конца августа. Причина проста и понятна: в июне ночи короткие, поэтому возвращающиеся после выполнения боевого задания бомбардировщики АДД могли стать легкой добычей для неприятельских истребителей».
О том, что ему предстоит бомбить Берлин, Решетников узнал за несколько минут до вылета. Сказалась обстановка строжайшей секретности, в которой осуществлялись полеты АДД. Это было в ночь на 10 сентября 1942 года.
«Первый удар АДД нанесла в ночь на 27 августа 1942 года. Действуя в сложных метеоусловиях по военно-промышленным объектам в Берлине, сообщали наши газеты, там было вызвано 9 очагов пожара, в Данциге - также 9, в Кенигсберге - 10 очагов, сопровождавшихся взрывами. Отмечались удары и по другим городам Германии.
Готовился новый удар и по Берлину, и по Будапешту в ночь на 10 сентября. Погода в пути на обе столицы ожидалась трудной, и старшие командиры метались, переставляя экипажи в своих плановых таблицах с объекта на объект. Мне снова достался Будапешт. Берлин обещал быть непроходимым.
На старте мне суют в глаза красный флажок. По крылу к кабине влетает кто-то из штабистов, орет в ухо:
— Вам на Берлин! — и скатывается вниз.
В тот же миг по курсу взлета ложится белый. Даю полный газ, отпускаю тормоза. Бежим долго, подпрыгивая и качаясь на буграх. Скорость растет медленно. С последней кочки повисаем в воздухе. Мы еще долго ползем над кустами, над верхушками леса, царапаясь подальше от земли.
— Петя, — наконец говорю штурману, — нам на Берлин.
Архипов по этому поводу выпускает замысловатую фразу и начинает разматывать карты. Их у нас — на любой случай. С прошлых заданий сохранилась и прокладка. Он дает пока приблизительный курс, потом уточняет его. Стрелки-радисты Митрофанов и Штефурко тоже понимают значение этих перемен и сосредоточенно стоят у своих пулеметов.
Путеводная звезда Альтаир
В воздухе тревожно. Северное небо светлое, прозрачное, линия фронта — вот она, рукой подать! Машина тяжело скребет высоту. В этом районе нас должны прикрывать истребители, но их нигде нет. Оно, может, и к лучшему — не перепутали бы с немцами. Постепенно, уже над территорией, занятой противником, втягиваемся в ночь. Кое-где постреливают зенитки. Хорошо, когда их засекаешь издали, есть возможность обойти огневые зоны.
Наш маршрут лежит через Литву к береговой черте, затем, с небольшим изломом влево, Балтийским морем к точке южнее острова Борнхольм и мимо Штеттина — на Берлин.
В командирских оценках этот полет во всей берлинской воздушной операции по погодным условиям считается самым тяжелым. Не только Прибалтика окуталась грозовыми нагромождениями, но и поперек Балтийского моря растянулся грозовой фронт. Самолет идет в жесткой болтанке. Впереди справа горят разряды. Берем чуть влево, потом все чаще делаем довороты, пытаемся выбраться вверх.
...Идем на ощупь. Подтянулись чуть повыше. Сидим в кислородных масках. Вскоре начинают поблескивать звезды, и Петр Степанович настраивает секстант, ловит через астролюк свою любимицу — звезду Альтаир. Точность звездных счислений невысока, но в пределах допустимых отклонений мы идем правильно. Радистам задач не ставлю, в эфир выходить нельзя. Они слушают землю и смотрят за воздухом.
Высота около 6500 метров. Но дальше — почти ни метра. Не хочется включать вторую скорость нагнетателя, обрекать моторы на лишние нагрузки и расходы.
Снаряды рвутся на высоте полета
Машину грубо раскачивает по курсу, а то вдруг подбросит, завалит на крыло. Но вот проходит и это. Открывается небо, угадывается горизонт.
Где-то во мраке проплыл Борнхольм. Впереди слева виден Штеттин. Он бьет крупным калибром, и мы обходим его стороной. Последняя прямая. Город еще далеко, но в ночной дымке возникает как призрак сплошная стена мерцающих точек огня и белая шевелящаяся щетина прожекторных лучей. Их там более двухсот. Снаряды рвутся на высоте полета. Как войти туда? Кто-то уже запутался в прожекторах, то, кажется, падает, то выравнивает машину. Она в лучах извивается и сверкает как звездочка. И туда, будто в мишень, норовя в „десятку“, садят и садят тяжелые фугасы. Но этот, кажется, вырвался. Теперь завязли еще двое.
Мы идем с потерей высоты, под разрывы — это нас уже не раз спасало. Вероятность прямого попадания меньше, чем от поражения взрывом. На пяти тысячах потянули по горизонту. Ниже нельзя — можно нарваться на привязные аэростаты. Постепенно стал обозначаться сам город. Там, внизу, поблескивают взрывы, кое-где багровеют пожары. Петя Архипов у прицела. Он каким-то образом видит те „тропы“, по которым можно пройти к цели. Только слышны его команды: „Пять влево, три вправо“. На последней команде замираю. Машина под сплошной кутерьмой огня. Сброс! Бомбы рвутся вдоль станционных сооружений. Резкая вспышка, и потом яркий всплеск пламени. Что там? Об этом сейчас не узнаешь.
Прожектора потянулись и к нам, прощупывают небо. За ними приближаются и разрывы снарядов. Благо, подвернулся куцый клочок облачности, проходим над ним, выбираемся, сопровождаемые беспорядочным огнем. Но это еще не все. За кольцом зенитного обстрела в хвост вцепилась пара ночных истребителей. Четыре длинных выхлопных огня наводят их на наш самолет. Мы идем ломаными курсами, меняем высоту, но они, перемигиваясь желтыми фарами, идут за нами, не отстают. Когда дистанция сближения стала опасной, круто и со снижением разворачиваюсь им навстречу. „Сто десятые“ проскакивают мимо, теряют нас и исчезают в темноте. Мы снова берем прежний курс.
Устало валимся в траву
Небесные страсти поубавились, все чаще открывается земля, обнажая свои ориентиры. Кое-где постреливают города. Мы сторонимся их и с тревогой смотрим на загорающийся восток.
Рассвет застает нас задолго до линии фронта. Встреча одиночного бомбардировщика с фашистскими истребителями не обещает ничего утешительного. Переходим, во спасение, на бреющий полет. Сверху, над зеленым покровом земли, нас трудно заметить, а всякого рода стрелки да пушкари не успеют поймать нас в прицелы.
Когда промелькнула линия фронта, снова перешли в набор высоты. Митрофанов стучит ключом, требует аэродромы. Наш закрыт туманом. Дают Калинин. Годится. Там и сели.
Кораблей на стоянке собралось немало — закрыт был не только Серпухов, да и горючее в баках оказалось у всех на исходе.
Умолкли моторы. Тишина. Мы не спеша покидаем кабины, устало разминаемся и валимся в траву. Раскинув руки, я блаженно гляжу в ясное, чистое небо — спокойное, бесконечно глубокое, вечное.
Рядом, встречаясь друг с другом как после давней разлуки, собираются в ожидании колес до летной столовой летчики и штурманы, дымя табаком и яростно жестикулируя, обсуждают берлинские перипетии. Но в сборе пока не все — идет посадка».
«Родина» не успела взять интервью у Василия Васильевича Решетникова. Но это успели сделать наши коллеги из Музея Победы. Отложите в сторону сериалы и посмотрите правду о войне, рассказанную настоящим героем. От первого лица...
Источник: news.rambler.ru